Любые разговоры и байки о неведомых и бесформенных страхах и ужасах, окружающих человека, караулящих его за каждым углом и готовых вгрызться в беззащитные душу и тело, чуть он сойдёт с прямой дороги размеренной и спокойной жизни, как правило, носят иносказательный характер. Таким образом, метафорами и аллегориями, писатели и философы показывают обычным людям свой взгляд на мир, пересказывая свои собственные экзистенциальные кризисы — те промежутки человеческой жизни, когда личность по-настоящему задумывается о довольно неприятных вопросах: кто он такой, чего он достиг и, что не менее важно, в каком мире он живёт? И мир этот, если призадуматься, действительно ужасен, невзирая на всё хорошее, что в нём творится. В основном — из-за людей, ставящих цели выше средств их достижения.
Но есть нечто успокаивающее в этих мыслях — этот мир возможно понять вместе с его принципами работы; кошмар и ужас деконструируется до базовых механизмов. Даже диктатуру можно разобрать на логические составляющие, понять правила, по которым она работает и живёт, а значит — понять метод выживания внутри этой системы. Например, многие люди уже вычленили из этой комплементарной системы человеческой цивилизации некоторые константы, которые либо не меняются вообще всю историю общества homo sapiens, либо же их изменяются, но при этом ещё становятся главнейшими страницами человеческой истории. Или же, допустим, основные тенденции общества, неизменные и банальные: мол, народ чаще всего жалуется, но бездействует, а политики и «правоохранительные» органы — чаще всего продажные и лицемерные сволочи, но лишь из-за преследования собственной выгоды; исключения же лишь подтверждают правила. И в какой-то момент человек понимает, что большая часть бед человечества — либо от невежества и незнания, либо от банального эгоизма, причём не злонамеренного, а довольно примитивного и бытового. У многих есть уязвимые части — семья, дети, работа, зарплата, недвижимость. Практически никто не станет рисковать всем этим ради изменения окружающего мироустройства; да и никто не обязан, что самое ужасное… И банальное, неизменное, в каком-то смысле — так даже правильно, и от этого становится тошно.
Как правило, в этом и заключается аллегорический смысл любой вышеуказанной байки о неведомых и бесформенных ужасах, ведь они — ужасы — действительно не имеют какой-то определённой формы, а узнаёт о них человек далеко не сразу. И, как правило, будучи застигнутым врасплох.
Как правило. Но есть кое-что страшнее для человека в глобальной форме — то, что нельзя объяснить и понять логически. Момент, когда даже хаос мироздания с его банальными законами перестают быть актуальными. Один польский фантаст как-то писал, что страшно по-настоящему лишь в тот момент, когда причинно-следственные связи перестают существовать.
***
Начиная эту историю, я должен сразу обмолвиться — я до сих пор не уверен, что: а) Мне стоит записывать всё это; б) Эти записи когда-нибудь увидят свет; в) Даже если и увидят, то не факт, что им кто-либо поверит.
Так или иначе, они здесь и если вы читаете эти строки, то вам стоит закончить внимательным чтением всех этих страниц.
Меня зовут Михаил Тиль, этой зимой мне исполнилось 26 лет, я успешно закончил радиотехнический университет по специальности «инфокоммуникационные технологии и системы связи» — звучит довольно пространно, но на практике я считаюсь довольно квалифицированным системным администратором, инженером-связистом, да и в целом неплохо разбираюсь в телекоммуникациях. Честно говоря, я ещё с детства хотел выучиться на эдакого мастера на все руки, инженера и программиста; уж больно меня привлекали знания в этой области. Ремонтировать, паять, оживлять технику и электронику, проводить пути связи меж людьми — я, в отличие от одногруппников, видел в этом толику романтику, эдакой душевности, как бы это странно сие не звучало. Допускаю мысль, что таким же флёром были покрыты IT-профессии в '90-е, когда «компьютерщики», как их тогда называли, больше воспринимали компьютеры и любые технологии скорее как хобби, нежели работу.
Впрочем, я сбился с темы.
В 10-м классе я перевёлся в другую школу в связи с переездом моей семьи в новую просторную квартиру в более престижном доме, и в первую же неделю сентября познакомился с одним занятным человеком из параллельного класса. Звали его Эдуард (или Эдвард) Тадеуш — судя по всему, предки были поляками. Найденные мною этимологические справочники говорят, что фамилия «Тадеуш» — не фамилия вовсе, а имя, но я списываю это на всяческие пертурбации, которые происходят с носителями языков и культур во время жизни этих семей в нашей стране. Насколько это правда — Тадеуш и сам, как он говорил, не знает. Впрочем, разговорить его мне удалось далеко не сразу; впрочем, моё желание таки докопаться до этого человека имело свои плоды — за это я благодарен юношескому максимализму и раздолбайству в стиле старших классов.
Эд во время учёбы в школе был тем самым интровертом, который есть в любом классе школы — довольно замкнутый человек, который не слишком-то любил школу, однако был довольно эрудирован, а охотнее всего выступал — а язык у него более чем подвешен был уже тогда, — по части биологии, химии, физики и, внезапно, литературы, но вкусы в художественных произведениях у него крайне контрастировали с консенсуально принятыми в школе. Впрочем, имел Тадеуш и отчасти бунтарский, ураганный характер, проявляющийся в стрессовых и конфликтных ситуациях и стычках.
И постепенно я всё больше узнавал о нём. Точнее, мне пришлось узнать его лучше в процессе общения, ибо к какому-то моменту мы стали чуть ли не лучшими друзьями, эдакий дуэт скрытного затейника и экстраверта, подхватывающего его идеи. Одним из факторов становления нашей связи стал один неприятный случай, случившийся в начале марта, тёмным и слякотным вечером. Тогда мы возвращались из нашего гаража, где мы мастерили на одном энтузиазме и интересе различные механизмы и устройства, по домам; наш район и гаражный кооператив не считались каким-то криминальным или неблагополучным местом, но, видимо, времена уже изменились — нас обоих натурально решили обчистить трое, как сейчас помню, мужчин в не то лохмотьях, не то спортивках соответствующего маргинального вида и опухшими лицами, но явная алкогольная интоксикация явно не помешала им додуматься взять примитивные, обыкновенные кухонные ножи. У главного из них — таковым он мне кажется в ретроспективе из-за более ясных глаз, — лицо было ещё более-менее осознанное.
И тогда, казалось бы, тихий затейник, Тадеуш, интроверт и добропорядочный человек, хватает из своей довольно увесистой чёрной сумки какую-то склянку, обёрнутую в вощаную бумагу, резко разворачивает — на вид склянка оказалась округлой колбой с запаянным горлом, — и бросает тютелька в тютельку в лицо одного из грабителей. Не уверен, что было в этой склянке, кислота или какая-то щёлочь, но склянка определённо разбилась, а содержимое начало дымить, разлившись на коже грабителя. Отчаянный вопль раненного въелся в мою память, кажется, навсегда. Благо, разглядеть последствия взаимодействия едких веществ и кожи лица я не успел, ибо мы тут же дали дёру, пока двое оставшихся перепуганных и не понимающих собутыльников и горе-грабителей пытались осознать, что в целом-то произошло.
Погони за нами не было, но бежали мы далеко и долго, через переулки и дворы, и в роще тоже были. И я, и Тадеуш прекрасно осознавали, что такая самооборона не вписывается в пределы допустимой с точки зрения законодательства, отчего во мне есть уверенность, что этот точный бросок едкого вещества в склянке был не просто самозащитой; сие было действие более осознанное, эдакий эксперимент ради проверки этого метода самозащиты от недругов со стороны моего друга. В ретроспективе я понимаю, что мы боялись недостаточно сильно по поводу произошедшего: уж больно легко мы бы могли вдвоём сесть за превышение пределов самообороны... Но, видимо, правоохранительные органы не слишком интересовались, как мы узнали через пару лет, смертью какого-то пьяницы — и нам же лучше, но в то же время на мне до сих пор лежит неприятная ноша о смерти того человека, а вот мой друг словно и не чувствовал ничего. Хотя, чем дольше я его знал, тем больше понимал, что он в целом редко показывал то, что думает и чувствует на самом деле. Но я отступил от основной линии вновь.
По молодости Эдуард, как оказалось, в целом был довольно экстремальным, радикальным и «хаотичным» парнем, причём идеологически, хотя позже огонь бунтарства и воинственности слегка угас, но, видимо, пепел от этого огня стал отличным удобрение для некоего личностного роста: он рассказывал мне о некоторых своих идеях, одной из которых была концепция осознанной неосознанности и «иррационального рационализма», да и в целом его периодически пробивало на философию и рефлексию. Даже приведу цитату, но она, вероятно, не совсем точная:
«Мир слишком огромен, чтобы охватить его всего одними лишь логикой и рационализмом. Об этом говорит многое: от теории хаоса в математических науках и закона энтропии в физики и до бессознательного в психоанализе, и даже сам естественный эволюционный отбор построен на хаосе бесчувственной природы. И, честно говоря, порой приходит ощущение, мол, самое лучшее в природе и мире рождается из хаоса и иррационального: от огненных улиц, залитых яркими нонконформистскими неформалами и другими субкультурщиками, и до разноплановых безумных кислотных пророков, пишущих о чёрной железной тюрьме. Всё лучше, чем единый утилитарный порядок и унификация всего, до чего дотянутся руки».
Его периодически пробивало на философские беседы о высоких материях, да и я нередко замечал его за чтением какого-нибудь Гегеля, Ницше или Шопенгауэра, пока он отсиживался в своей «станции» — так он называл нашу небольшую тайную мастерскую и лабораторию, которую мы умудрились соорудить в подвале одного из старых заброшенных домов на окраине города. Дом уже лет 10 или 12 на тот момент стоял серым монолитом, которым пользуются редкие неформалы и бомбилы, рисующие граффити или свои теги на его стенах. Но мы нашли применение более эффективное, устроив натуральное подполье внутри, ибо гаражи стали уже не столь безопасными; словно мёдом было там намазано для всяческих неблагополучных и неблагонадёжных маргиналов.
Удивительно. Заброшенный дом оказался более приятным местом, чем родной гараж!
***
Так прошло два года. Мы стали отличными друзьями, буквально не разлей вода, и оставались ими даже во время подготовки к экзаменам, когда времени не хватало даже на себя, не говоря уже о наших совместных хобби, о которых немного узнавали с нашего позволения остальные ребята из класса — отчего и считали нас чудикам. Впрочем, о пришибленности Эдика — как его периодически звали, — знал уже весь класс к тому моменту, причём, в основном, из-за его желания поступать в медицинский университет, куда он с успехом и попал. Самым странным мне показалось, что он не уехал из города, хотя у него был шанс поступить даже в столичный ВУЗ. Впрочем, сейчас я прекрасно понимаю, почему он выбрал местное заведение для получения высшего образования.
После поступления мы сохранили связи друг с другом; причём, что совершенно не укладывалось у меня в голове, у этого студента медицинского университета откуда-то бралось время на свои личные дела и хобби. Одним из таких дел было наше совместное исследование одного абандона — так многие сталкеры называли заброшенные здания, особенно стоящие где-то вдали от города.
Собственно, отсюда и начинается первая полноценная запись.
| ГЛАВНАЯ | 